Замочим плохих парней, а хорошим денег насыплем
На каком-то этапе и эта стратегия приносила свои плоды: из реанимации регион перешел в палату интенсивной терапии. Но вот терапии-то как раз не получается.
В Ингушетии деньги есть. Рекордные объемы жилищного строительства, о которых рапортует президент Мурат Зязиков, не сказка. Строительный бум заметен даже по внешнему облику республики. Лукавство не в количестве, а в качестве — рекорды ставит сектор частного строительства. По-простому, обеспеченные граждане возводят себе дома. Вкупе с низкими потребительскими ценами и изобилием таксопарков с разбитыми «Жигулями» (верный симптом массовой безработицы) картина обретает законченность и ясность: федеральные деньги растаскиваются и вкладываются в коттеджи из красного кирпича за высоким забором со стальными воротами.
Больше никакого сепаратизма. В центре внимания все те же бюджетные деньги. Вот в Кабардино-Балкарии политик из оппозиционеров рассказывает, как нашел подход к руководству какого-то из социальных ведомств и теперь формирование республиканской структуры ведомства (занятой распределением каких-то пособий) поручено ему. «Они дают здесь двести мест нашим», — устало и гордо заключает он.
Федеральные власти иногда пытаются спросить, куда уходят деньги. Попытки получаются вялыми, вопросы — риторическими, а ответы — возмущенными. Тот же Мурат Зязиков, обычно готовый кричать «ура» любым кремлевским инициативам, просто-таки вышел на баррикады, как только полпред президента Дмитрий Козак высказал идею о внешнем финансовом управлении в регионах, в бюджетах которых доля федеральных денег выше определенного процента. Гневу ингушского лидера не было предела. Кажется, даже прозвучало слово «суверенитет».
Единодушно согласившись с тем, что корень терроризма лежит в бедности, российское общество попало в ловушку. Из разговора об этой проблеме полностью ушла политическая составляющая. В итоге «мочим» — и множим раздраженных наплевательством на элементарные нормы права. «Сыплем деньги» — и множим раздраженных явной несправедливостью их распределения; можно представить, как злят новенькие коттеджи тех, кто ездит на разбитом «жигуленке». С политическим контролем над силовыми структурами у нас традиционная беда. С контролем финансовым тоже не выходит. Даже если оставить за скобками планы Козака, что-нибудь слышно об уголовных делах по коррупции на Северном Кавказе?
Настоящие политические стратегии противодействия терроризму рождаются, но, во-первых, стихийно, а во-вторых — только на местах. Вот отец и сын Кадыровы придумали, как извлечь боевиков из леса и дать им занятие. Вот Муху Алиев в Дагестане пытается чистить донельзя коррумпированную систему госуправления. Вот Арсен Каноков в Кабардино-Балкарии ищет способы примирения с исламской оппозицией, и, пытаясь добиться выдачи тел убитых при нападении на Нальчик террористов их родственникам, осторожно намекает, что не красит великую страну законодательно объявленная война с покойниками.
Даст ли все это результаты, пока судить сложно. В той же Кабардино-Балкарии ситуация вновь обостряется, и источник обострения неясен. В Чечне люди опять уходят в лес. Москва никак не заявляет своего отношения к шагам региональных властей. Более того, Каноков мог и попасть под подозрение с его сочувствием родственникам боевиков. А главное, чувствуется здесь что-то феодальное: какой хозяин, такая и политика. Ингушетии, скажем, с хозяином не очень повезло. Так и что? Кого-нибудь это заботит? Механизмов политического противодействия терроризму так и не выработано.
Сейчас на Северном Кавказе у России нет врагов масштаба Масхадова или Басаева. Зато есть деньги и небывалая с советских времен консолидация власти. Но стоит чему-нибудь в Москве покачнуться — и, пожалуй, ничто не помешает врагам появиться вновь.
