Очень хорошая статья. Специально для Навигатора. Особенно последние абзацы.

"Всех с праздником! С днем Победы! Слава героям, спасшим Россию!
А теперь вспомним Маяковского: «Впрочем, им довольно воздано дани. Теперь поговорим о дряни».
Мне прямо в канун Дня Победы было высказано вот что:
«*** ну, вот кпремеру йа рос в караганде... на соседней стороне улицы жыл "пархомыч" - николай пархомович - он был дедом (и ровестником моего деда) и кадато служил в полицаях - целую неделю...
за нашим домом жила семья немцев, поволжцев...
через два дома - поляки из львова...
есчо через пару домов - вдова бывшего полицая, растрелянного...
вопщем там весь посёлок через два дома на третий - сосланные в карлаг...
жили все дружно, патаму как не выжить в тех местах самим по себе...
о том, что ктото был полицаем, ктото военнопленным - говорить было не принято...
мои бабка с дедом уехали с украины от голодовки и вслед за большой семьей отчима моей бабушки - он был инвалидом (одноногим) и выжить на какляндии не мог почемуто... ну и потащил всех за собой...
есле "видеть полицая жывьем" это именно так, то хуле тут такого исключительного?...
полицай - он может быть хорошим человеком, а комиссар и красный командир - полным говном... вот наступило мирное время и жизнь все расставила по местам...»
Ишь ты, «мирное время расставило все по местам». Да нет, не расставило. Потому что полицай – ВРАГ. Для кого-то он может быть «хорошим человеком». Например, для потомка украинцев, бежавших от голода с Украины и оказавшихся по неназванным (интересно, почему?) причинам в ссылке в Караганде. А там, оказывается, человек рос в окружении и бывших полицаев, и других, неназванных, но почему-то тоже оказавшихся на поселении. Народ, надо понимать, особой любви к Советской власти не питал. Отсюда и симпатии-антипатии человека. Который совершенно спокойно может сказать:«О том, что ктото был полицаем, ктото военнопленным - говорить было не принято».
То есть честно воевавший человек, попавший на войне в плен и прошедший немецкий концлагерь, а потом волею судеб угодивший на поселение (было в то жестокое время и не такое) – стоит на ОДНОЙ ДОСКЕ С ПОЛИЦАЕМ? С предателем? Который, конечно же, «был полицаем неделю». Надо понимать, от тяжкой доли его освободила Советская Армия, быстро набившая рыло его новым хозяевам. А если бы не освободила? Этого «николая пархомовича»? И ведь повезло скотине. К стенке не поставили. Не повесили. Оставили ему жизнь. А зря. Потому что потом у всяких-разных появляется повод говорить, что «полицай может быть хорошим человеком».
Хорошим? Ну-ну. Для меня полицаи – это те сволочи, что окружили дом юной партизанки в селе моей бабушки. Девушка пришла ночью к своей матери за продуктами, а та уговорила ребенка немножко поспать в тепле. А полицаи выследили. И через какое-то время окружили дом. Девушка отстреливалась, а потом застрелилась. А на стене дома кто-то потом нацарапал «Смерть фашистским оккупантам». Могут сказать, так ведь не полицаям же? А на полицаев не разменивались. Их просто презирали. Когда один из них пришел грабить нашу бабушку и отнял среди прочего новые сапоги деда, воевавшего на фронте, бабушка сказала ему, что в этих сапогах его и повесят. Так и вышло. Буквально.
Полицай – враг. Изменник, предавший свой народ. Он больше НЕ МОЖЕТ быть хорошим человеком. Потому что он предал. Все нас. Стал помогать тем, кто уничтожает его народ. И это понимание было очень четким тогда в войну и после нее. Потому что ненависть к предателю рождалась не на уроках политграмоты, а, воспитанная отцами и дедами, как всегда было на Руси, ежедневно и ежечасно подкреплялась жестокой правдой войны.
Когда мой шестнадцатилетний дядя Вася и четырнадцатилетняя тетя Люся шли в партизаны, а некоторые их односельчане – в полицаи.
Когда их маленький партизанский отряд бежал зимней ночью по лесной дороге, а следом гнались каратели и главным было – любой ценой успеть добежать до Днепра, потому что за ним начинается партизанская зона; и они добежали, а когда перебегали реку, лед обломился, тетя Люся провалилась, но брат подхватил ее и вытащил; и дальше они мокрые опять бежали; Одежда на них стала ледяной, но они не чувствовали холода.
Когда немцы и полицаи посадили на телегу несколько детей, отвезли в лес и убили только за то, что их отец -еврей; их несчастная мать сошла с ума.
Когда бабушка, ведя под руку маленькую дочку – мою маму, несла записку партизанам в лес, а полицай останавливал ее на дороге, обыскивал и тыкал в лицо пистолетом; но записку, спрятанную в горшке с кашей не нашел и только поэтому бабушка осталась жива.
Когда бабушка с малыми детьми зимовала с односельчанами в лесу, а лес блокировали каратели, лес обстреливали; и  корова, которая всех и спасла в это голодное-холодное время, не мычала (!!!); даже животное понимало, что смерть рядом ходит, а коровье мычание слышно далеко, чуть не на десять верст.
Когда каратели расстреляли маму и младших братьев и сестер будущего мужа тети Люси в селе под Минском за то, что он с отцом был в партизанах.
Когда полицаи схватили в селе партизана дядю Митю – двоюродного дядю моей мамы, связали его проволокой и везли на санях, а дети, и среди них мама, бежали за санями и ругались на полицаев, а один полицай стрелял из автомата вверх; дядя Митя, кстати, чудом остался жив, попал в концлагерь аж во Франции, там бежал и партизанил уже в маки, а потом вернулся в родное село; долго потом был на подозрении у органов (да, время было жестокое), но его французы – товарищи по отряду нашли и так он получил заслуженную славу.
И вот это все навсегда стало частью моей жизни. Как будто это я партизанил, я жил в лесу, на моих глазах расстреливали малых детей, жгли людей в сараях. Это было везде – в рассказах, в беседах за праздничным столом, при просмотре фильмов о войне, когда в партизане -  киногерое фильма «Освобождение» узнавали своего погибшего товарища («Смотрите! Смотрите! Да это же Яша Солнцев!»), в больнице, где соседом по палате оказывался ветеран-инвалид из дивизии Рокоссовского, на работе, где старшие товарищи обсуждали перипетии партизанской жизни, в армии, где сослуживец по взводу жил на земле только потому, что его бабушка сумела (одна из восьмидесяти человек) выбраться из горящего сарая, куда их загнали каратели…
Я помню, как мне уже в советское время приходилось сталкиваться с непониманием жестоких реалий войны. С интеллигентским неприятием беспощадности партизан к предателям. «Ах, люди должны оставаться людьми!» Как будто они не оставались людьми. Они-то как раз и были людьми – наши партизаны. Мои дядья и тетки, родня, соседи и знакомые. Именно они – люди, а не интеллигентская гниль, которая готова была брататься с полицаями, власовцами. И только потом, спустя годы ко мне пришло понимание простого факта: перед лицом непримиримости партизан к предательству интеллигенция оказывалась и перед нравственным выбором - и ей просто-напросто становилось страшно. Потому что эти бы в партизаны не пошли. Вот и весь секрет. Потому что они бы ПРЕДАЛИ. И они ПРЕДАЛИ. Потому мы и получили то, что имеем сейчас.
А полицаи потом тоже некоторые вернулись. Пощадила их Советская власть. Я одного видел нередко в селе моей мамы. И я помню, что чувствовал к нему – отчуждение на грани ненависти. Он для нас навсегда враг. Власть пощадила. А зря. Потому что потом они повылезали изо всех щелей. Повылезали их дети и внуки. И выяснилось, что им-то многие могли забыть прошлое, только вот они, их дети, внуки – НЕТ. Они были и остались врагами НАВСЕГДА. И вот тихой сапой пошло это в интеллигенции – «полицай может быть хорошим человеком». А потом раз – и рухнул СССР. И мы проиграли «холодную войну». Потому что наши враги, как за рубежом, так и здесь - ничего не забыли. И не собирались нас щадить.

И вот когда сменилось поколение воевавших на поколение невоевавших, тогда все и рухнуло.

Так вот, пока мы помнили, что враг есть враг – наша страна была могучей. А когда у нас победили «общечеловеческий ценности», когда «полицай может быть хорошим человеком» и тому подобное – тогда нашу страну разгромили. Потому что нет «общечеловеческих ценностей». Есть ценности твоего народа и «ценности» предателей. И вот когда «ценности» предателей перевесили – тогда мы и проиграли.

Надеюсь, проиграли в последний раз. Потому что за прошедшую четверть века мы прошли жестокую школу жизни и смерти. Именно поэтому так популярен сегодня Сталин. Потому что мы НАУЧИЛИСЬ ЕГО ПОНИМАТЬ. Врага уничтожают не потому, что он не сдается. А потому что если ты не уничтожишь его – он уничтожит твою страну, твой народ. И поэтому к врагу надо быть безжалостным. Потому что выбор прост: или ты со своим народом – или ты против него.

Вот об этом нам и напоминает День Победы. Спасибо старшему поколению за победу. Теперь наша очередь побеждать. Но победить мы сможем только тогда, когда станем такими же, как те, кто воевал и победил в Великой Отечественной Войне."

Дык все знают...что напрасно воевали.....Кац с первого дня предлагал сдаться...

В действительности, мы никак не скажем себе правду. Мы - наследники трагической победы одной бесчеловечной системы над другой, которая в итоге обернулась торжеством бесчеловечности на многие десятилетия и аукнулась нам многократно: от репрессий по образу и подобию 1937 года, которые прокатились по всей Восточной Европе в конце 40-х – начале 50-х, до Кубы, Камбоджи, талибов в Афганистане и еще много чего другого. А то ли еще будет!

Национальная гордыня лишила нас способности трезво оценивать наше прошлое.

Ответьте, кто не согласен, кто уже готов наброситься на меня с обвинениями в кощунстве, хотя бы на несколько вопросов:

- Чем поджог рейхстага в Берлине в 1933 отличается от убийства Кирова в 1934?
- Чем «ночь длинных ножей» отличается от бойни 1937 года?
- Почему массовые аресты, ссылки и казни политических противников большевиков меньшее преступление, чем массовые аресты, высылки и казни политических противников нацистской партии?
- Почему массовое уничтожение крестьянства по классовому – а украинского крестьянства еще и по национальному признаку - меньшее зло, чем массовое уничтожение еврейства?
- Чем сталинские «тройки» правосуднее нацистских «народных трибуналов»?
- Чем ГУЛАГ лучше гитлеровских концлагерей?
- Чем костры из книг на площадях Германии хуже запретов на книги множества авторов в Советском Союзе? (В нацистской Германии в черном списке было примерно 300 имен запрещенных авторов. В СССР черный список был и гораздо длиннее, и просуществовал гораздо дольше).

Подобные вопросы можно задавать еще очень долго.

Но главный из них: чем, вообще, Сталин лучше Гитлера – помимо того, что он его победил?

Наткнулся в интернете на поразительный фрагмент из дневниковых записей замечательного актера Георгий Буркова, который при жизни снялся в том числе и в пронзительных фильмах о войне:

«Победа в Великой Отечественной окончательно развалила русских. И, естественно, позволила большевикам держаться до сих пор. Ведь Победа дала право думать, что путь правильный: лагеря, соцреализм и прочее. И бескультурье. Падение в будку. Мы выбрали "родное" рабство, рассчитывая на то, что у коммунистов оттает сердце. Дураки! Мы ввергли себя в большую глупость и униженность. Дело еще вот в чем: война не дает повод для геройства ни с той, ни с другой стороны. Война - это грязь и убийство на самом дне сознания. Геройство создают идеологические подонки. Выбор между двумя фашизмами. Что может быть мучительней?! Но я никогда не скажу, что выбор был сделан правильный. Раб на выбор не способен. Такова судьба. Раба».

Конец цитаты. Добавить к которой я, право, ничего не могу.

После бесшумного, исторически мгновенного развала Советского Союза нелепо тратить усилия, доказывая этот тезис. Но у нас отсчетом 41-й, а не 91-й. Поэтому важно понять, что СССР вошел в войну при огромной поляризации интересов народов, в разное время и по-разному вовлеченных потоком истории в состав «единой семьи». Их устремления резко расходились как на личностном, так и на социальном уровнях. Миллионы людей в Балтии, на Украине, в Крыму и на Кавказе, ставшие жертвами безумных репрессий сталинского режима, с надеждой отчаяния ожидали немцев.

Народы не бывают предателями. Им некого предавать. Сталин выслал с мест исторического проживания десятки народов. Формально — за массовое сотрудничество с оккупантами, сочтенное изменой. Но для очень многих крымских татар, чеченцев, калмыков немцы были «врагами моего врага». То есть, пусть и не задушевными друзьями, но естественными союзниками. На оккупированных землях это проявлялось зримо. Дойди немецкие егеря до Тбилиси и Еревана, выселять пришлось бы и Закавказье.

В 1941-м большинство украинских городов встретило оккупантов цветами и паляницами на рушниках. Быстро и повсюду было организовано местное самоуправление. Бывшие большевики охотно шли в бургомистры, бывшие чекисты — в полицию. Открылись церкви, вздохнул мелкий бизнес, было покончено с принудительной русификацией делопроизводства и образования

Оккупационное правление было жестоким, однако ужас, внушенный советской карательной практикой, нередко перебивал отвращение от нацистских зверств. Особенно наглядно это проявилось в тех краях, которые были заняты Советским Союзом после 1939 года как приз за пакт Молотова-Риббентропа. Когда в 1944 году на западе Украины объявили призыв в дивизию «СС Галичина», то добровольцев набралось на две дивизии. То же и в Латвии. Намеревались создать из волонтеров 15-ю дивизию — хватило и на 20-ю. В составе немецких войск сражались казацкие (они себя русскими не считали), татарские, среднеазиатские национальные вооруженные формирования. Многие показывали образцы отваги.

Национальное сопротивление советскому режиму продолжалось и после завершения войны. Оно надолго пережило Гитлера. Боевые действия многотысячной Украинской повстанческой армии (УПА) были невозможны без поддержки народа. «Лесных братьев» стран Балтии удалось рассеять после 10 лет массовых депортаций и широкомасштабных операций Советской Армии.

СССР никогда не был любимым Отечеством для многих народов, в него угодивших, и потому говорить о единых устремлениях, которые определили победу «великого советского народа», терминологически бессмысленно.

Немногим больше реальных исторических оснований называть участие СССР во Второй мировой войне Великой Отечественной войной. Её первая фаза — классический империалистический захват обширных территорий. Её второй стадии, уже после нападения Германии 22 июня 1941 года, присущи отчетливые признаки типичной гражданской войны.

Оставим в стороне происхождение возвышенного термина, тут слишком много от пропаганды. Стоит, впрочем, вспомнить, что впервые словосочетание «великая отечественная» было применено в России к Первой мировой войне, начало которой сопровождалось взрывом простодушного народного ликования во всех странах-участницах.

22 июня 1941 года — беспримерная веха в истории мировой пропаганды. Никогда прежде судьба не отводила населению большой страны столь краткого срока, чтобы сжечь всё, чему поклонялись, и поклониться всему, что сжигали. Еще накануне немцы официально считались надежными партнерами нашей страны, а их война против западных демократий сопровождалась сочувствием советской прессы.

За считанные часы, от предрассветных бомбежек до полудня, когда по радио растерянно выступил официальный глава Советского правительства Молотов, предстояло поменять плюсы на минусы — и наоборот. И так во всём — в политической риторике, в умонастроениях «рабочего класса и трудового крестьянства», в репертуаре театров и кино, в газетных карикатурах. Ничего странного, что при такой бешеной пропагандистской скачке были подхвачены риторика, образы и символы, позаимствованные у недавней, по тем временам, Первой мировой. Художники черпали скорое вдохновение в старых плакатах, и даже у знаменитой песни «Вставай, страна огромная!» есть прямые поэтические и музыкальные предтечи из 1914 года.

Из засекреченных архивов вытащили царский термин «великая отечественная» и тут же приладили его к новым обстоятельствам. Термин пришелся кстати и тогда, и много позже. Сталин лично реабилитировал «палача Суворова» и «царского прихвостня Кутузова», как бы приглашая к общей борьбе не только «беззаветно преданных делу социализма», но и всех патриотов единого Отечества.

Этот призыв поставил миллионы людей, которые любили свою страну, перед выбором немыслимой нравственной сложности. Гитлер бил Сталина, это было очевидно. Бил в пух и прах. То есть именно так, как то предвидели и предсказывали, шепотом и в самое ухо только самым близким друзьям, многие умные и образованные соотечественники. В отличие от лжи, заполонившей последующие холопские мемуары, предвоенное советское общество вовсе не являло собою однородную лягушачью икру. В стране сохранилось немало проницательных, вдумчивых аналитиков, просто разумных и наблюдательных граждан, которые сознавали беспросветную пагубность сталинской политики.

И вот настал момент, когда события подтверждали их правоту и самые затаённые мрачные прогнозы сбывались сполна и с нарастающей быстротой.

То была страшная правота, от которой на сердце становилось ещё тяжелее. Победа Гитлера несла торжество иноземному господству, позор и несчастья Родине. Победа Сталина означала национальную независимость, но при неизбежном продлении кровавых оргий тирана, которого многие, и не без оснований, считали ещё и безумцем.

В последние годы в нашей литературе, кино и, особенно, в популярных телесериалах катают вот такой сюжет. Герой — полковник (генерал, комдив) Красной Армии. Он отважен, умел и предан Родине, но все равно его арестовывают, терзают, требуют признать правдивость безумных обвинений. Герой все выносит, не признается, после чего вшивым зэком (вариант: рядовым солдатом) оказывается в зоне боевых действий, где себя блестяще проявляет. Некоторые драматурги идут по второму кругу: героя опять ни за что арестовывают, снова больно бьют, однако ни на воинской отваге мученика, ни на его боевом даровании это практически не отражается.

Недостатком подобных схем является даже не то, что в НКВД били много больнее, нежели иные современные драматурги это себе представляют. Сами герои, согласитесь, какие-то придурковатые. Сколько их не бей, а партия всегда права. Потом партия вышла из моды — ну и что? Её место заняла родина, которая, что бы ни вытворяла, неправой не бывает.

Бывает, ещё как бывает.

Через сталинские чистки, через ад голодоморов, расказачивания, раскрестьянивания, через «классовую ликвидацию» нэпманов, буржуазных специалистов, красного и белого офицерства, через бесправие «лишенцев» и мытарства «членов семей врагов народа» прошли многие миллионы советских граждан. Ничего, даже отдаленно подобного, Россия до большевизма не знала в самые мрачнее годы царской реакции.

Это не могло не отразиться на характере войны. В Первую мировую противник не сумел вовлечь в свои ряды ни единой боевой единицы, которая состояла бы из граждан Российской империи. Были пленные, однако предателями они не считались. Ленин и немногие иные «пораженцы», сидевшие в заморских пивных, считались выродками.

В гражданской войне 1918-1922 гг. самым крупным формированием «белых» была армия адмирала Колчака, численность которой на пике достигала 140 тысяч сабель и штыков. Тогда судьба Советского правительства висела на волоске. Русская освободительная армия (РОА) генерала Власова под конец 1944 года, когда исход войны был очевиден, превышала 150 тысяч военнослужащих, со своими танками и самолетами. А всего на стороне немцев воевало не менее полутора миллионов бывших советских граждан.

К осторожному употреблению термина «отечественная война» зовет и тот факт, что завершилась она не только изгнанием иноземных захватчиков, но прирезкой соседних земель. Их отторгли у Польши, Венгрии, Румынии, Японии, а древняя столица Восточной Пруссии Кёнигсберг стала исконно русским городом под забавным для тех мест именем «Калининград». Война началась захватом чужих территорий, завершилась захватом чужих территорий, а это явно не к лицу войне «отечественной».

Сколь ни сомнительны первые две составные части великой триады, часть третья вызывает еще более грустные вопросы. Да, победа стран антигитлеровской коалиции над германским нацизмом была и всемирно-исторической, и, без малейшего преувеличения, — великой. Ради неё народы Советского Союза понесли нестерпимые жертвы. Но досталась ли эта победа им, воевавшим, страдавшим, голодавшим? Они ли, солдаты и солдатские вдовы, герои и несчастные калеки насладились плодами её торжества? Если совсем просто: одержал ли «великий советский народ» эту победу или ему позволили её недолго подержать?

Давайте мысленно представим себе наш окоп в сражающемся Сталинграде. Ребята в обожженных ватниках, худых шапках, обмотках. Развалины, мороз, непроглядная тьма. Пули свистят — головы не поднять. Политрук с красными от бессонницы глазами, согнувшись в три погибели, проводит перед атакой последние идейные наставления. «Славные бойцы Красной Армии! — хрипло провозглашает политрук. — Тот из нас, кто выживет в этой атаке… Тот, кто пленит Паулюса и сломает хребет фашистскому зверю на Курской дуге… Тот, кто благополучно пройдет с боями до Берлина… Тот, кто восстановит из разрухи народное хозяйство… Тот, кто обеспечит своим трудом наш космический триумф… Кто не пожалеет сил ради построения к 1980 году материально-технической базы коммунизма… Кто благополучно переживет застой, «перестройку», лихие девяностые и отдаст свой голос за партию «Единая Россия»… Тот из нас, — тут политрук, подняв над головою пистолет, бесстрашно выскочит из окопа, — в честь 68-й годовщины великой Победы получит от благодарного государства малогабаритную квартиру в новом микрорайоне! А теперь вперед и смерть немецким оккупантам! Ура-а!».

Для того Сталинграда речь, конечно, маловероятная. Но ведь всё — правда. Именно так обошлись с народом-победителем.

Согласно преданиям, нашему Суворову принадлежит мудрость, согласно которой, война не закончена, пока не похоронен достойно последний погибший в ней солдат. В этом смысле Вторая мировая для нас не закончится никогда. Суворов наших дней должен бы изменить свою формулу примерно так: война не закончена до тех пор, пока последний выживший в ней солдат не получит от государства благоустроенное жилье с существенной скидкой на стремительно растущие коммунальные услуги.

Казалось, что тут у нас шансы сохраняются, хотя и шаткие. Но опять не сложилось. Во все предыдущие победные годовщины власти клялись обеспечить ветеранов квартирами. А на сей раз — молчок. К чему бы?

Это умолчание натолкнуло меня на мысль, которую я прежде неизменно гнал от себя. Моя жизнь, судьбы членов моей семьи казались слишком низкой точкой обзора, с которой никак не разглядеть величия мировых столкновений. С малых лет я гордился нашей Победой, упиваясь её торжественной абстракцией, но на деле никак на неё не претендуя. Да и с чего бы? Как говорил мой ровесник Высоцкий, «я не воевал, мне не довелось».

Но мой отец, его братья, брат моей мамы и муж моей тетки — они воевали все. Воевали по-разному, с медалями и без, но вот что касается квартир…

Впрочем, тут одним словом не скажешь. Поэтому я приглашаю тебя, дорогой читатель, к следующей части этих заметок. В кратких квартирных новеллках я постараюсь показать, что коммунальные кухни на двадцать семей — совсем не гиблая обзорная позиция для глобальных катаклизмов. А вы примерите на себя судьбы моей семьи — может, что и совпадет.

И чо?